Двенадцать стульев - Страница 107

• Предыдущая
• 107 / 168
• Следующая

107

Закончив киносъемку, Полкан важно удалился в свою каюту и заперся.

Снова заревел гудок, и снова солнце в испуге убежало. Наступала вторая ночь. Пароход был готов к отходу.

По коридорам и лесенкам бегал Персицкий, разыскивая исчезнувшего корреспондента ТАСС. Корреспондента нигде не было. Только тогда, когда уже убирали сходни, корреспондент объявился. Он бежал вдоль берега, спотыкаясь, гремя баночками и размахивая удочкой.

– Человека забыли! – кричал он протяжно. – Человека забыли!

Пришлось подождать.

– Чтоб вас черт побрал! – сказал Персицкий, когда истомленный корреспондент прибыл. – Рыбу ловили?

– Ловил.

– Где же ваши осетры, налимы и раки?

– Нет, это черт знает что! – заволновался корреспондент. – Распугали всю рыбу своими оркестрами! И даже наконец, когда одна рыба уже клюнула, заревел этот ужасный гудок, и рыба тоже убежала. Нет, товарищи, в таких условиях работать совершенно невозможно!.. Совершенно!..

Разгневанный корреспондент пошел к капитану справляться о ближайшей остановке.

– Сначала Юрино, – сказал капитан, – потом Козьмодемьянск, потом Васюки, Марианский посад, Козловка. Потом Казань. Идем по расписанию тиражной комиссии.

Узнав то, что узнают все: сколько, приблизительно, такой пароход может стоить и как он назывался до революции, – корреспондент перешел на не менее тривиальные расспросы о волжских перекатах и мелях.

– Ну, это дело темное, – вздохнул капитан, – когда как. Каждый день дно может перемениться. На это обстановка есть.

– Какая обстановка? – удивился корреспондент.

– Маяки, буи, семафоры на берегах. Это и называется обстановкой. А главное – практика. Вот сынишка мой…

Капитан показал на двенадцатилетнего мальчугана, сидевшего у поручней и глядевшего на проплывающие берега.

– Настоящий волгарь будет. Лучше меня фарватер знает. С шести лет его с собой вожу.

Разговор с корреспондентом прервал заведующий хозяйством. За ним шел несколько растерянный директор бриллиантовой концессии.

– Это наш художник, – сказал завхоз, – мы тут делаем транспарант. Так вот, нельзя ли будет прикрепить его к капитанскому мостику? Оттуда его будет видно со всех сторон.

Капитан категорически отказался от украшения мостика.

– Ну, тогда рядом!

– Рядом – пожалуйста!

Завхоз обратился к Остапу.

– А вам, товарищ художник, удобно будет сбоку от капитанского мостика?

– Удобно, – со вздохом сказал Бендер.

– Так смотрите же! С утра приступайте к работе.

Остап со страхом помышлял о завтрашнем утре. Ему предстояло вырезать в картоне фигуру сеятеля, разбрасывающего облигации. Этот художественный искус был не по плечу великому комбинатору. Если с буквами Остап кое-как справлялся, то для художественного изображения сеятеля уже не оставалось никаких ресурсов.

– Так имейте в виду, – предостерегал толстяк, – с Васюков мы начинаем вечерние тиражи, и нам без транспаранта никак нельзя.

– Пожалуйста, не беспокойтесь, – заявил Остап, надеясь больше не на завтрашнее утро, а на сегодняшний вечер, – транспарант будет.

После ужина, на качество которого не могли пожаловаться даже такие гурманы, как Галкин, Палкин, Малкин, Чалкин и Залкинд, после таких разговоров на корме:

– А как будет со сверхурочными?

– Вам хорошо известно, что без разрешения инспекции труда мы не можем допустить сверхурочных.

– Простите, дорогой товарищ, наша работа протекает в условиях ударной кампании…

– А почему же вы не запаслись разрешением в Москве?

– Москва разрешит постфактум.

– Пусть тогда постфактум и работают.

– В таком случае я не отвечаю за работу комиссии.

После всех этих и иных разговоров наступила звездная ветреная ночь. Население тиражного ковчега уснуло. Львы из тиражной комиссии спали. Спали ягнята из личного стола, козлы из бухгалтерии, кролики из отдела взаимных расчетов, гиены и шакалы звукового оформления и голубицы из машинного бюро.

Не спала только одна нечистая пара. Великий комбинатор вышел из своей каюты в первом часу ночи. За ним следовала бесшумная тень верного Кисы.

– Одно из двух, – сказал Остап, – или – или.

Они поднялись на верхнюю палубу и неслышно приблизились к стулу, укрытому листами фанеры. Осторожно разобрав прикрытие, Остап поставил стул на ножки, сжав челюсти, вспорол плоскогубцами обшивку и залез рукой под сиденье.

Ветер бегал по верхней палубе. В небе легонько пошевеливались звезды. Под ногами глубоко внизу плескалась черная вода. Берегов не было видно. Ипполита Матвеевича трясло.

– Есть! – сказал Остап придушенным голосом.

...

Письмо отца Федора,

писанное им в Баку из меблированных комнат «Стоимость» жене своей в уездный город N.

Дорогая и бесценная моя Катя!

С каждым часом приближаемся мы к нашему счастью. Пишу я тебе из меблированных комнат «Стоимость», после того как побывал по всем делам. Город Баку очень большой. Здесь, говорят, добывается керосин, но туда нужно ехать на электрическом поезде, а у меня нет денег. Живописный город омывается Каспийским морем. Оно действительно очень велико по размерам. Жара здесь страшная. На одной руке ношу пальто, на другой пиджак – и то жарко. Руки преют. То и дело балуюсь чайком. А денег почти что нет. Но не беда, голубушка Катерина Александровна, скоро денег у нас будет во множестве. Побываем всюду, а потом осядем по-хорошему в Самаре подле своего заводика и наливочку будем распивать. Впрочем, ближе к делу.