Двенадцать стульев - Страница 103

103

Топот и перебранка продолжались до позднего вечера. Колумбовцы, обиженные тем, что их поместили во втором классе, экспансивно набросились на автора спектакля и режиссера Ник. Сестрина.

– Ну стоит ли волноваться, – мычал Ник. Сестрин, – прекрасные каюты, товарищи. Я считаю, что все хорошо.

– Это вы потому считаете, – запальчиво выкрикнул Галкин, – что сами устроились в первом классе.

– Галкин! – зловеще сказал режиссер.

– Что «Галкин»?

– Вы уже начинаете разлагать!

– Я? А Палкин? А Малкин? А Чалкин и Залкинд разве вам не скажут то же самое? Наконец, где мы будем репетировать?

И вся могучая кучка в один голос потребовала отдельную каюту для репетиций, а кстати, хотя бы немного денег вперед.

– Идите к черту! – завопил Ник. Сестрин. – В такой момент они пристают со своими претензиями!

Не объяснив, какой такой момент, автор спектакля перегнулся через борт и воззвал:

– Симбие-эвич!

– Синдие-эвич!

– Симбие-эвич!

– Мура! Вы не видели Симбиевича-Синдиевича?

В тиражном зале устраивали эстраду, приколачивали к стенам плакаты и лозунги, расставляли деревянные скамьи для посетителей и сращивали электропровода с тиражными колесами. Письменные столы разместили на корме, а из каюты машинисток, вперемежку со смехом, слышалось цоканье пишущих машинок. Бледный человек с фиолетовой эспаньолкой ходил по всему пароходу и навешивал на соответствующие двери свои эмалированные таблицы: «Отдел взаимных расчетов», «Личный стол», «Общая канцелярия», «Отдел печати», «Инструкторский подотдел», «Председатель комиссии», «Машинное отделение». К большим табличкам человек с эспаньолкой присобачивал таблички поменьше: «Без дела не входить», «Приема нет», «Посторонним лицам вход воспрещается», «Все справки в регистратуре».

Салон первого класса был оборудован под выставку денежных знаков и бон. Это вызвало новый взрыв негодования у Галкина, Палкина, Малкина, Чалкина и Залкинда.

– Где же мы будем обедать? – волновались они. – А если дождь?

– Ой, – сказал Ник. Сестрин своему помощнику, – не могу!.. Как ты думаешь, Сережа, мы не сможем обойтись без звукового оформления?

– Что вы, Николай Константинович! Артисты к ритму привыкли!

Тут поднялся новый галдеж. Могучая кучка пронюхала, что все четыре стула автор спектакля утащил в свою каюту.

– Так, так, – говорила кучка с иронией, – а мы должны будем репетировать, сидя на койках, а на четырех стульях будет сидеть Николай Константинович со своей женой Густой, которая никакого отношения к нашему коллективу не имеет. Может, мы тоже хотим иметь в поездке своих жен.

С берега на тиражный пароход зло смотрел великий комбинатор. Представительная фигура Ипполита Матвеевича могла бы сойти за скульптуру «Отчаяние идола».

Новый взрыв кликов достиг ушей концессионеров.

– Почему же вы мне раньше не сказали?! – кричал член комиссии.

– Откуда же я мог знать, что он заболеет.

– Это черт знает что! Тогда поезжайте в Рабис и требуйте, чтобы нам экстренно командировали художника.

– Куда же я поеду? Сейчас шесть часов. Рабис давно закрыт. Да и пароход через полчаса уходит.

– Тогда сами будете рисовать. Раз вы взяли на себя ответственность за украшение парохода, извольте отдуваться, как хотите.

Остап уже бежал по сходням, расталкивая локтями крючников, барышень и просто любопытных. При входе его задержали.

– Пропуск!

– Да мне к этому гражданину.

– Все равно. Пропуск надо.

– Товарищ! – заорал Бендер. – Вы! Вы! Толстенький! Которому художник нужен!

Через пять минут великий комбинатор сидел в белой каюте толстенького заведующего хозяйством плавучего тиража и договаривался об условиях работы.

– Значит, товарищ, – говорил толстячок, – нам от вас потребуется следующее: исполнение художественных плакатов, надписей и окончание транспаранта. Наш художник начал его делать и заболел. Мы его оставили здесь в больнице. Ну и, конечно, общее наблюдение за художественной частью. Можете вы это взять на себя? Причем предупреждаю – работы много.

– Да, я могу это взять на себя. Мне приходилось выполнять такую работу.

– И вы можете сейчас же с нами ехать?

– Это будет трудновато, но я постараюсь.

Большая и тяжелая гора свалилась с плеч заведующего хозяйством. Испытывая детскую легкость, толстячок смотрел на нового художника лучезарным взглядом.

– Ваши условия? – спросил Остап дерзко. – Имейте в виду, я не похоронная контора.

– Условия сдельные. По расценкам Рабиса.

Остап поморщился, что стоило ему большого труда.

– Но, кроме того, еще бесплатный стол, – поспешно добавил толстунчик, – и отдельная каюта.

– В каком же классе?

– Во втором. Впрочем, можно и в первом. Я вам это устрою.

– А обратный проезд?

– На ваши средства. Не имеем кредитов.

– Ну, ладно, – сказал Остап со вздохом, – соглашаюсь. Но со мною еще мальчик-ассистент.

– Насчет мальчика вот я не знаю. На мальчика кредита не отпущено. На свой счет – пожалуйста. Пусть живет в вашей каюте.

– Ну, пускай по-вашему. Мальчишка у меня шустрый. Привык к спартанской обстановке. Кормить вы его будете?

– Пусть приходит на кухню. Там посмотрим.

Остап получил пропуск на себя и на шустрого мальчика, положил в карман ключ от каюты и вышел на горячую палубу. Остап чувствовал немалое удовлетворение при прикосновении к ключу. Это было первый раз в его бурной жизни. Ключ и квартира были. Не было только денег. Но они находились тут же, рядом, в стульях. Великий комбинатор, заложив руки в карманы, гулял вдоль борта, якобы не замечая оставшегося на берегу Воробьянинова.

103